|
Отправившись из Фалер или Пирея, Павел пристал к Кенхрам, порту Коринфа на Эгейском море. Это была довольно удобная маленькая гавань, окруженная зеленеющими холмами и сосновыми лесами, в глубине Саронского залива. Прекрасная открытая долина длиной около двух миль ведет от этого порта к большому городу, построенному у подножия громадной горы, с вершины которой видны оба моря.
Коринф представлял почву, гораздо более, чем Афины, подготовленную к принятию семян новой веры. Это не был, как Афины, род святой святых духа, священный, единственный в мире город; это даже почти не был греческий город. Старый Коринф был разрушен до основания Муммием; в течение ста лет место столицы ахейского союза оставалось пустыней. В 44 г. до Р. Хр. Юлий Цезарь вновь поднял город и сделал из него значительную римскую колонию, которую он населил главным образом вольноотпущенниками. Это уже значит, что население его было довольно разнообразным. Оно состояло из сброда всяких людей, всевозможного происхождения, любивших Цезаря. Новые коринфяне долгое время оставались чуждыми Греции, где на них смотрели, как на непрошеных гостей. Зрелищами их были грубые игры римлян, не признававшиеся настоящими греками. Таким образом, Коринф стал городом, каких много было на берегу Средиземного моря, густонаселенным, богатым, блестящим, куда приезжало много иностранцев, центром деятельной торговли, одним словом, одним из тех городов, которые не могли служить отечеством. Господствующей чертой, благодаря которой имя его вошло в пословицу, была крайняя распущенность нравов, отличавшая его. И этим он составлял исключение среди греческих городов. Настоящие греческие нравы были простые и веселые, но их никоим образом нельзя было назвать привычкой к роскоши и разврату. Стечение моряков, привлекаемых обоими портами, сделало из Коринфа последнее святилище культа Венеры Пандемос, остатка старинных финикийских заведений. В великом храме Венеры было больше тысячи священных куртизанок; весь город был как бы одним просторным домом терпимости, куда многочисленные иностранцы, особенно же моряки, приходили безумно расходовать свои богатства. В Коринфе была еврейская колония, жившая, вероятно, в Кенхрах, том порте, через который шла торговля с Востоком. Очень незадолго до прибытия Павла, прибыла туда группа евреев, изгнанных из Рима эдиктом Клавдия, среди которых были и Аквилла и Присцилла, по-видимому уже исповедывавшие веру Христову. Все это составляло очень благоприятное стечение обстоятельств. Перешеек между двумя частями греческого континента всегда был центром всемирной торговли. Это была одна из emporia, стоявших вне всякой расовой и национальной мысли и предназначенных быть, если позволено будет так выразиться, канцеляриями нарождающегося христианства. Новый Коринф именно вследствие малой доли в нем эллинского благородства уже был полухристианским городом. Наряду с Антиохией, Эфесом, Фессалоникой, Римом он будет первостепенной церковной метрополией. Но царившая там безнравственность позволяла предугадывать, что в то же время там будут иметь место и первые в истории церкви злоупотребления. Через несколько лет мы увидим впервые в Коринфе христиан - кровосмесителей, пьяных, сидящих за трапезой Христовой.
Павел скоро понял, что в Коринфе ему понадобится прожить продолжительное время. Поэтому он решил прочно устроиться там и заняться своим ремеслом обойщика. А Аквила и Присцилла как раз занимались тем же ремеслом. Он и пошел жить к ним, и все трое открыли лавочку, которую снабжали приготовленными ими предметами.
Скоро к ним присоединился Тимофей, которого он послал из Афин в Фессалонику. Известия о Фессалоникийской церкви были превосходные. Все верные преуспевали в вере и милосердии, в привязанности к учителю своему; оскорбления сограждан их не смущали; благодетельное влияние их распространялось на всю Македонию. Сила, которого Павел не видел со времени своего бегства из Верии, встретился, вероятно, с Тимофеем и вернулся вместе с ним. Во всяком случае достоверно, что все три спутника оказались вместе в Коринфе и долго жили там, не расставаясь.
Усилия Павла, по обыкновению, были направлены сперва на евреев. Каждую субботу говорил он в синагоге. Там он нашел очень различные течения. Одна семья, Стефанофора или Стефана, уверовала и целиком была окрещена Павлом. Правоверные оказали энергическое сопротивление; дошло до оскорблений и проклятий; однажды, наконец, произошел открытый разрыв. Павел отряс на неверующих из собрания пыль одежд своих, сложил на них ответственность за последствия, и заявил им, что раз они закрывают уши свои истине, то он пойдет к язычникам. С этими словами он вышел из помещения. С этих пор он стал проповедовать в доме некоего Тития Юста, человека, "чтящего Бога", дом которого стоял подле синагоги. Крисп, глава еврейской общины, был приверженцем Павла; он уверовал со всем своим домом, и Павел сам крестил его, что случалось нечасто.
Крестилось и много других, евреев, язычников и "чтящих Бога". Число обращенных язычников, было здесь, по-видимому, относительно большое. Павел проявил удивительное рвение. Ночью ему являлись видения божества, чтобы укрепить его силы. Слухи об обращениях, виновником которых он был в Фессалониках, дошли сюда, впрочем, и раньше, и благоприятно расположили к нему благочестивую часть общества. He было недостатка и в сверхъестественных явлениях: произошли чудеса. Здесь не было того целомудрия, что в Филиппах и Фессалонике. Дурные нравы Коринфа преступали иногда порог церкви; по крайней мере не все вступавшие в последнюю были одинаково чисты. Но зато мало других церквей отличались такой же многочисленностью; коринфская община разрослась на всю провинцию Ахайю и стала очагом христианства для всего греческого полуострова. He говоря уже об Аквиле и Присцилле, ставших почти апостолами, о Тиции Юсте, Криспе, Стефане, имена которых уже упоминались, церковь насчитывала в своем лоне Гая, тоже крещенного Павлом, и оказавшего последнему гостеприимство во время вторичного пребывания его в Коринфе, Кварта, Ахаика, Фортуната, Эраста, довольно важного лица, состоявшего городским казначеем, женщины по имени Хлоя, имевшей многочисленный дом. Смутные и неопределенные сведения мы имеем о некоем Зине, ученом еврейском законнике. Стефан и дом его образовывали наиболее влиятельную группу, пользовавшуюся большим авторитетом. Впрочем, все обращенные, за исключением, может быть, Эраста, были люди простые, без большого образования, невысокого общественного положения, словом, из самых скромных кругов населения.
Кенхрейский порт тоже образовал свою церковь. Кенхры были населены главным образом людьми восточного происхождения; там поклонялись Изиде и Эшмуну; не в пренебрежении была также и Финикийская Венера. Это был, подобно Каламаки в наши дни, не столько город, сколько кучка лавок и гостиниц для моряков. Среди разврата этих притонов моряков, христианство сделало чудо. В Кенхрах была удивительная диаконисса, которой предстояло в будущем, как мы увидим ниже, скрыть в складках своей женской одежды всю будущность христианского богословия, произведение, которое должно было определить мировую веру. Ее звали Фивой; это была женщина деятельная, подвижная, всегда готовая оказать услугу, и сделавшая очень много для Павла.
Пребывание Павла в Коринфе продолжалось полтора года. На прекрасной скале Акрокоринфе, на снежных вершинах Геликона и Парнасса долго отдыхали его взоры. В этой новой христовой семье Павел завязал глубоко-дружеские связи, хотя ему и не нравилась наклонность греков к спорам и не раз его природная робость еще возрастала из-за излюбленных его слушателями ухищрений. Он не мог забыть о Фессалонике, о простоте, которую он нашел там, о привязанностях, которые у него там остались. Фессалоникийская церковь была образцом, который он беспрестанно ставил в пример и к которому он постоянно возвращался. Филиппийскую церковь, ее благочестивых женщин, ее богатую и добрую лидиянку также нельзя было забыть. Церковь эта, как мы видели выше, пользовалась особым преимуществом - давать пропитание апостолу, когда для этого не доставало его собственного труда. В Коринфе он опять получил от нее пособие. Он не хотел ничем быть обязанным в этом отношении коринфянам, как будто их, и вообще греческое, легкомыслие внушало ему недоверие, хотя не раз он во время пребывания своего между ними оказывался в нужде.
Трудно было бы, однако, предполагать, чтобы гнев правоверных евреев, всегда таких деятельных, не вызвал бы грозы. Проповедь апостола язычникам, его широкие воззрения на прием всех, кто верует, и на введение их в семью Авраама, вызывали великое неудовольствие у сторонников исключительно-преимущественного положения детей Израиля. Апостол, с своей стороны, не скупился на жесткие слова по их адресу: он возвещал, что на них разразится гнев Божий. Евреи прибегли к содействию римских властей. Коринф был столицей провинции Ахайи, заключавшей в себе всю Грецию, и обыкновенно объединенной с Македонией. Обе провинции Клавдием сделаны были сенатскими, и, как у таковых, у них был проконсул. Должность эту в эпоху нашего рассказа занимал один из симпатичнейших и образованнейших людей того века, Марк Анней Новат, старший брат Сенеки, усыновленный ритором Л. Юнием Галлионом, одним из литераторов кружка Сенеки. От этого Марк Анней Новат принял имя Галлиона. Это был человек умный и благородный, друг знаменитых поэтов и писателей. Все, кто знал его, обожали его. Стаций называл его dulсіs Gallio, и возможно, что он был автором некоторых трагедий, вышедших из этого литературного кружка. Он, по-видимому, писал о вопросах естествоведения; брат ему посвятил свои книги "о гневе" и "о счастливой жизни"; ему приписывалась одна из самых остроумных шуток того времени. По-видимому, ученый Клавдий избрал его для управления провинцией, которую все хоть немного просвещенные правительства окружали вниманием, именно вследствие его высокой эллинической культуры. Здоровье заставило его покинуть должность. Подобно его брату, в царствование Нерона ему выпала честь искупить смертью свою порядочность и честность.
Такой человек был, должно быть, мало расположен выслушивать требования фанатиков, обращавшихся к гражданским властям, против которых они тайно боролись, с просьбой избавить их от врагов. Однажды Сосфен, новый глава синагоги, заменивший Криспа, привлек Павла к суду, обвиняя его в проповеди противозаконного культа. Действительно, еврейство, пользовавшееся исстари всякими разрешениями и гарантиями, считало, что раскольничья секта, разрывая с синагогой, лишается пользования гарантиями последней. Положение было такое, как было бы перед французским законом у либеральных протестантов, отколовшихся от признанного протестантизма. Павел хотел возражать, но Галлион остановил его и, обратившись к евреям, сказал: "Если бы какая-нибудь была обида, или злой умысел, то я имел бы причину выслушать вас; но когда идет спор об учении и об именах и о законе вашем, то разбирайте сами: я не хочу быть судьей в этом". Отличный ответ, достойный быть образцом для гражданских властей, когда их вмешивают в религиозные вопросы! Произнеся это, Галлион велел прогнать обе стороны. Произошел большой шум. Все один за другим напали на Сосфена и стали бить его тут же, перед судом; от кого шли удары - нам неизвестно. Галлион не обратил на это большого внимания и приказал очистить место. Умный политик избегал вмешиваться в ссору догматического характера; воспитанный человек отказался принять участие в ссоре грубых людей, и как только он увидел, что начинается драка, он удалил всех их.
Конечно, разумнее было бы не показывать такого презрения. Галлионом руководило правильное намерение, когда он заявил себя некомпетентным в вопросе раскола и ереси, но как это умные люди иногда непредусмотрительны! Позднее оказалось, что раздоры этих сектантов были великим происшествием того века. Если бы правительство, вместо того, чтобы так бесцеремонно обращаться с вопросами религиозного и социального характера, дало себе труд произвести хорошее беспристрастное следствие, прочно устроить народное образование, перестать оказывать официальную поддержку культу, потерявшему всякий смысл; если бы Галлион согласился выяснить себе, что такое еврей и что такое христианин, почитать еврейские книги, познакомиться со всем, что происходило в этом подпольном мирке; если бы ум римлян не был такой узкий, такой малонаучный, - можно было бы предупредить много бедствий. Странная вещь! Встречаются, с одной стороны, один из остроумнейших, любознательнейших людей своего времени, с другой, - один из сильнейших духом и оригинальнейших, и они проходят друг мимо друга, не останавливаясь, и наверное, если бы кулаки поднялись, вместо Сосфена, на Павла, Галлион обратил бы на это так же мало внимания. Одним из тех свойств, которые заставляют светских людей делать больше всего ошибок, является наружное отвращение, которое им внушают дурно воспитанные и неумеющие держать себя люди; ведь неумение держать себя, - дело формы, и такие люди иногда оказываются правыми. Светский человек с легкомысленным презрением почти всегда проходит, не замечая его, мимо человека, создающего будущее; они не одного света; a y всех светских людей ошибочное убеждение, что свет, с которым они водятся, - это весь мир.
Впрочем, апостолу пришлось пройти не через одну эту неприятность. Во время коринфской его миссии ему пришлось встретиться с препятствиями, впервые случавшимися в его апостольской деятельности, - с препятствиями, шедшими из самой церкви, от непокорных людей, вкравшихся в нее и оказывавших ему сопротивление, или от евреев, которых влекло к Иисусу, но которые меньше Павла были свободны от законной обрядности. Неправильное направление ума вырождающегося века, так сильно изменившее облик христианства начиная с ІV-го века, уже тогда чувствовалось. И апостол вспоминал дорогие ему македонские церкви, их беспредельную покорность, чистоту их нравов, искреннюю сердечность, благодаря которой он провел в Филиппах и в Фессалонике такие хорошие дни. В нем возгорелось страстное желание повидать своих верующих на севере, и он с трудом удерживался от осуществления его, получая от них выражение тех же пожеланий. Чтобы утешиться в своих неприятностях, в несимпатичности окружающего его мира, он любил писать им. На посланиях, помеченных из Коринфа, лежит отпечаток некоторой грусти: эти письма высоко восхваляют тех, к кому они написаны, и совершенно умалчивают или даже содержат кое-какие намеки, неблагоприятные для тех, среди которых находился автор.
|
