|
Более всего чувствуется в новом Евангелии огромный литературный прогресс. Общее впечатление, производимое им, равносильно тому, которое произвел бы дворец фей, построенный целиком из драгоценных камней. Неопределенное изящество хронологических связей и переходов придают этой восхитительной компиляции легкий склад детского рассказа. "В час тот", "в то время", "в день тот", "случилось, что..." и много других выражений, имеющих вид точных определений, в действительности ничего не определяющих, заставляют рассказ витать, как сон, между небом и землей. Благодаря неопределенности времени, евангельский рассказ только слегка прикасается к действительности. Воздушный гений, к которому притрагиваются, которого обнимают, но который сам не касается камней дороги, говорит с нами и очаровывает нас. Никто не задает себе вопроса, знает ли он то, о чем рассказывает?.. Он ни в чем не сомневается и ничего не знает. Это очарование равносильно уверениям женщины, вызывающий в нас улыбку и подчиняющим нас. В литературе это то же, что в живописи ребенок Корреджио или шестнадцатилетняя Дева Рафаэля.
Язык в том же роде и вполне соответствует предмету. Ясный и детский склад еврейского рассказа, мягкий тембр и изящные еврейские притчи с настоящим мастерством перенесены в греческий язык, довольно точно по отношению к грамматическим формам, но с полным разрушением древнего синтаксиса. Кстати заметим, что Евангелие первая книга, написанная на простом греческом языке. Древний греческий язык, действительно, изменен там, в аналитическом смысле современных языков. Эллинист должен признать этот язык слабым и плоским; с классической точки зрения Евангелие не имеет ни стиля, ни плана, ни красоты; но все-таки это высший образец народной литературы, и в некотором смысле самая древняя народная книга. Его расчлененный язык имеет, между прочим, то преимущество, что при переложениях сохраняется вполне его очаровательность; в подобных писаниях перевод почти равноценен оригиналу.
Но эта наивность формы не должна вводить в заблуждение. Слово правда не имеет для жителя Востока того же значения, как для нас. Человек Востока рассказывает с поразительным чистосердечием и голосом очевидца о массе вещей, которых он не был свидетелем и в которых он далеко не уверен. Фантастические сказания о выходе из Египта, передаваемые в еврейских семьях во время пасхального бдения, никого не обманывают, но, вместе с тем, восхищают тех, кто их слушает. Ежегодно прославляющие мучеников семьи Али сценические представления в Персии обогащаются новыми выдумками с целью представить мучеников более привлекательными, а убийц более отвратительными. Все увлекаются этими эпизодами, забывая, что они только что выдуманы. Свойство восточной агады глубоко трогать тех, которые лучше всего знают, что она не более, как выдумка. Агада достигла своего торжества, создав образец искусства, введший в самообман весь мир. He будучи знакомым со свойством этого рода рассказов, доверчивый Запад принял за правдивое свидетельство показание рассказа о вещах, которых ни один глаз никогда не мог видеть.
Свойство литературы lоgiа и hadith постоянно разрастаться. После смерти Магомета, число приписываемых ему слов "людьми дивана" было бесконечно. To же самое произошло и по отношению к Иисусу. К очаровательным апологам, действительно им произнесенным, в которых он превзошел самого Будду, прибавили другие, составленные в том же стиле, трудноотличимые от подлинных. Идеи того времени выразились в семи восхитительных притчах о царстве Божием, в которых все невинные соперничества этого золотого века христианства оставили свой след. Некоторые были недовольны тем, что в церковь вступали люди невысокого достоинства; открытые настежь двери церквей св. Павла представлялись для них соблазном; им хотелось установить выбор, предварительное испытание и цензуру. Тамаиты хотели допустить к еврейскому обучению только людей разумных, скромных, из хороших семейств и богатых. Подобным разборчивым людям отвечали притчей о человеке, приготовившем пир, но вследствие отсутствия приглашенных позвавшем хромых, бродяг и нищих, - или о рыбаке, поймавшем дурную и хорошую рыбу, а потом уже разобравшем ее. Выдающееся положение, непосредственно занятое св. Павлом, прежним врагом Иисуса, поздно вступившим на евангельский путь, вызывало ропот. Это дало повод притче о работниках, пришедших в последний час и получивших одинаковое вознаграждение с работавшими весь день. Изречение Иисуса: "многие первые будут последними и последние первыми", послужило основанием для нее. Хозяин виноградника выходит в разные часы для найма рабочих в свой виноградник. Он берет всех, кого находит, и пришедшие вечером последними, работавшие только час, получили столько же, сколько и проработавшие целый день. Борьба двух христианских поколений ясно видна здесь. Когда обращенные, по-видимому, задумывались с грустью о том, что все места уже заняты и им достанется только второстепенная доля, им цитировали эту прекрасную притчу, ясно показывающую, что они напрасно завидуют преждеобращенным.
Притча о хмеле, по-своему, указывает на смешанный состав царства, где и сам Сатана мог по временам бросить несколько зерен. Горчица, выказавшая свое будущее величие; закваска, показавшая силу брожения; скрытое сокровище и неоценимая жемчужина, ради которой продают все; сеть, ее успех, смешанный с опасностью для будущего, "первые да будут последними", "много званных, а мало избранных", - вот правила, которые любили повторять. В особенности ожидание Иисуса вызывало сильные и живые сравнения. Изображение вора, приходящего, когда никто об этом не думает, молния, появляющаяся на Западе сейчас же вслед за тем, когда она заблистала на Востоке, фиговое дерево, молодые ростки которого предсказывают лето, занимали в то время умы. Повторяли очаровательный рассказ о разумных и неразумных девах, - верх наивности, искусства, ума и тонкости. Те и другие ждут жениха; но уже поздно, все засыпают. Среди ночи раздается возглас: "Вот он! вот он!" Разумные девы, взявшие с собою масла в сосудах, быстро зажигают свои светильники, но неразумные остаются смущенными. Для них нет мест в покое.
Мы не хотим сказать, что эти изящные отрывки не принадлежат Иисусу. Весьма трудно в истории происхождения христианства различить в Евангелиях принадлежащее самому Иисусу от проникнутого только его духом. Иисус ничего не писал, составители Евангелия передали нам вперемешку подлинные его слова с приписываемыми ему. Нет настолько тонкой критики которая могла бы точно отделить одно от другого. Жизнь Иисуса и история составления Евангелия проникают одна в другую настолько сильно, что даже с опасностью впасть в противоречие приходится оставить между ними неясную границу. В действительности, это противоречие имеет мало значения. Иисус настоящий творец Евангелия; Иисус сделал все, даже то, что ему приписали: он и его легенда неразрывны; он настолько воплотил себя со своей идеей, что его идея стала им самим, поглотила его и создала его биографию такой, какой она должна была быть. В нем было то, что теологи называют "соотношение языка". Тоже соотношение существует между первой и предпоследней книгами евангельской истории. И если это недостаток, то недостаток, проистекающий из природы самого предмета, и будет ближе к правде, не слишком избегать его. Во всяком случае более всего поражает физиономия оригинала этих рассказов. Когда бы ни были составлены разбираемые нами книги, они настоящие цветы Галилеи, распустившиеся в первые же дни под благоуханными следами ног божественного мечтателя.
Наставления апостолов в том виде, в каком мы их встречаем в нашем Евангелии, по-видимому, являются результатом составленного представления об идеальном апостоле, созданном по образцу Павла. Впечатление, произведенное жизнью евангельского путешественника, весьма глубокое. Уже многие апостолы претерпели мученичество за то, что несли к народам призыв Иисуса. Представляли себе христианского проповедника появляющегося перед королями и высшими трибуналами и провозглашающего там Иисуса. Первым правилом апостольского красноречия было отсутствие подготовленных речей. Св. Дух должен был внушать проповеднику в каждую минуту то, что ему следовало сказать. Во время путешествия ему не следовало брать с собой ни провизии, ни денег, ни сумки, ни смены одежды, ни даже какой-нибудь палки. Рабочий зарабатывает себе свою ежедневную пищу. Когда апостольский посланник входил в дом, он мог, не стесняясь, оставаться там, есть и пить все ему подаваемое, не считая себя обязанным платить за это чем-нибудь, кроме слова и пожелания спастись. Это было правилом Павла, который, однако, применял его только при сношениях с людьми, в которых он был вполне уверен, как например с женщинами Филиппа. Как и св. Павла, апостольского путешественника от всех опасностей пути оберегает божественное покровительство, он смеется над змеями, яд не вредит ему. Его доля - ненависть мира, гонение.. Рассказ предания всегда преувеличивает первоначальные черты. Это как бы неизбежное свойство мнемотехники; память лучше удерживает острые гиперболические слова, чем обдуманные выражения. Иисус, глубокий знаток душ, должен был знать, что суровость и требовательность лучший способ удержать их в подчинении. Но мы не думаем, чтобы он дошел до крайности, ему приписываемой; мрачный огонь, проникающий в наставления апостолам, представляется нам отчасти отражением лихорадочного пыла св. Павла.
Автор Евангелия от Матфея не принадлежал к определенной партии по вопросам, разделявшим церковь. Он не исключительный еврей, в роде Иакова, и не вполне свободный еврей, подобно Павлу. Он считает необходимым связать церковь с Петром и настаивает на прерогативах последнего. С другой стороны, у него проглядывает некоторый оттенок недоброжелательности к семье Иисуса и к надменности первого христианского поколения. В частности, он умаляет в явлениях воскресшего Иисуса роль Иакова, считавшегося учениками Павла открытым врагом. Противоположные тезисы имеют у него равноценные доказательства. Иногда о вере говорится так же, как в посланиях св. Павла. Автор берет из преданий притчи, слухи, чудеса, решения противоположных значений, раз они поразительны, не стараясь их примирить. В одном месте вопрос идет о проповеди Евангелия Израилю, в другом месте о проповеди его всему миру. Хананеянка, встреченная сначала суровыми словами, потом выслушана; история, начатая с целью показать Иисуса явившимся только для Израиля, оканчивается возбуждением веры у язычницы. Центурион Капернаума получает прощение и милость. Законные вожди народа более враждебны к Мессии, нежели такие язычники, как волхвы, Пилат и жена последнего. Еврейский народ произносит сам над собою проклятие. Он не захотел торжества царства Божия, приготовленного для него; люди большой дороги (язычники) займут его место. Выражение: "было сказано древним... а я говорю вам"... упорно помещается в уста Иисуса. Круг читателей, к которому обращается автор, это круг обращенных евреев. Полемика с необращенными евреями сильно озабочивает автора. Его пророческие цитаты, как и многие обстоятельства, им сообщаемые, имеют в виду нападки, которым верные должны были подвергнуться от ортодоксального большинства; в особенности, имелось в виду главное возражение, выводимое из того, что официальные представители нации отказались верить в мессианство Иисуса.
Евангелие св. Матфея, как почти все тонкие комбинации, было работой двойственного убеждения. Автор одновременно еврей и христианин. Его новая вера не убила старой, а первая не уничтожила в нем поэзии последней. Он одновременно любит обеих. Зритель наслаждается этой безболезненной борьбой. Очаровательное состояние, когда, находясь в ней, не представляешь ничего определенного! Изящные переходы, прекрасные минуты для искусства, когда совесть является мирным полем борьбы, на котором сталкиваются противоположные партии, не потрясая его! Несмотря на то, что предполагаемый Матфей говорит о евреях в третьем лице, как о посторонних, его ум, его оправдательная речь, его мессианизм, его толкования, его благочестие существенно еврейские. Для него Иерусалим "святой город" "святое место". Полномочия, по его мнению, принадлежность только Двенадцати; он не присоединяет к ним св. Павла и, конечно, не допускает для последнего специального призвания, несмотря на то, что наставления апостолам в том виде, в каком он их сообщает, заключают в себе не одну черту, взятую из жизни проповедника язычникам. Его отвращение к евреям не мешает ему признавать авторитетом иудаизма. Христианство у него находится в положении распустившегося цветка, еще не сбросившего с себя оболочки бутона, из которого он прорвался.
В этом и заключается часть его силы. Высшее искусство в деле примирения, одновременно отрицать и утверждать, употреблять Ama tanquam osurus древних мудрецов. Павел отбрасывает весь иудаизм и даже всю религию, дабы все заменить Иисусом. Евангелия колеблются и остаются в гораздо более деликатной полутени. Существует ли Закон? И да и нет. Иисус его уничтожил и выполнил. Субботу он уничтожил и сохранил. Еврейские обычаи он исполняет и не хочет, чтобы их соблюдали. Все религиозные реформаторы должны были придерживаться того же правила; нельзя снять с людей бремя, ставшее им невмоготу, не взяв его на себя без ограничений и смягчений. Противоречие было во всем. Когда Талмуд цитирует на той же строчке два исключающих друг друга мнения, он заканчивает следующим выражением: "И все эти мнения слова жизни". Анекдот о хананеянке верное изображение этого момента в христианстве. На ее мольбу Иисус отвечает: "Я послан только к погибшим овцам дома Израиля"; тогда она подошла к нему и поклонилась: "Не хорошо взять хлеб у детей и бросить псам". - Она сказала: "Так, Господи, но и псы едят крохи, которые падают со стола господ их". - "О, женщина! Велика вера твоя; да будет тебе по желанию твоему". Обращенная язычница увлекла его силою смирения, предварительно перенеся дурной прием аристократа, желавшего, чтобы ему угождали и его упрашивали.
Возможность подобного настроения допускала только ненависть, ненависть фарисея, официального еврея. Фарисей или вернее, лицемер (так как это слово приняло обидный смысл, как у нас слово "иезуит", прилагаемое ко многим людям, не принадлежащим к обществу, основанному Лойолой) должен был представлять главного виновника, как противоположность во всем Иисуса. В нашем Евангелии собраны вместе в одну речь, полную язвительности, все изречения Иисуса, произнесенные им в разное время против фарисеев. Автор, очевидно, взял этот отрывок из какого-нибудь ранее существовавшего сборника, не имевшего определенных рамок. Иисусу приписываются многочисленные путешествия в Иерусалим; наказание фарисеев переносит нас ко временам, предшествовавшим революции в Иудее.
Во всяком случае, получилось Евангелие несравненно более совершенное, чем Евангелие Марка, но гораздо меньшего исторического значения. В действительности, Марк остается единственным подлинным документом жизни Иисуса. Рассказы, прибавленные псевдо-Матфеем к Марку, не более, как легенда. Изменения, внесенные в рассказы Марка, только способ скрыть некоторые неудобства. Внесение частей, которые автор почерпает вне Марка, произведено грубо, плохо переварено, если можно так выразиться; вставки целиком могут быть узнаны. В этом отношении Лука внесет очень большие усовершенствования. Ценность Евангелию Матфея придают речи Иисуса, сохраненные с удивительной точностью и, вероятно, в том порядке, в каком они были записаны.
Это гораздо важнее точности биографии. Евангелие Матфея, правильно оцененное, самая важная книга христианства, книга, имеющая наибольшее значение из всех когда-нибудь написанных. И не без причины при классификации новой Библии ей отвели первое место. Биография великого человека - часть его труда. Людовик Святой не играл бы такой роли в общественном сознании без Жуанвиля. Жизнь Спинозы, написанная Колерусом, лучшее произведение Спинозы. Эпиктет всем обязан Арриену, Сократ Платону и Ксенофонту. Таким же образом и Иисус отчасти создан Евангелиями. В этом смысле составление Евангелий после личных действий Иисуса главнейшая часть истории происхождения христианства; истории человечества, прибавлю я.
Обыденное чтение мира - книга, в которой священник всегда виноват, где порядочные люди всегда тартюфы, где все гражданские власти представляются негодяями, где все богатые предаются проклятиям. Эта книга наиболее революционная и наиболее опасная из всех, католическая церковь благоразумно ее устранила, но она не могла воспрепятствовать ей принести плоды. Недоброжелательное к духовенству, насмехающееся над ригоризмом, снисходительное к человеку, хотя и распущенному, но доброго сердца, Евангелие было постоянным кошмаром для лицемеров. Евангельский человек всегда был противником педантической теологии, смеси духовной иерархии и созданного веками церковного духа. В средние века его жгли.
И в наше время великое порицание двадцать третьей главы св. Матфея против фарисеев, является еще жестокой сатирой на тех, кто прикрывается именем Иисуса, но которых сам Иисус, если бы возвратился, прогнал бы бичом.
Где написано Евангелие от Матфея? Все указывает на Сирию, на кружок евреев, говоривших только по-гречески, но имевший некоторое понятие о еврейском языке. Автор пользуется евангелическими оригиналами, написанными по-еврейски; между тем сомнительно, чтобы еврейские оригиналы когда-нибудь выходили из Сирии. В пяти или шести случаях Марк сохранил маленькие арамейские фразы, произнесенные Иисусом; предполагаемый Матфей устранил их все, кроме одной. Характер преданий, помещенных самим нашим евангелистом, существенно галилейский. Согласно ему, все явления воскресшего Иисуса происходили в Галилее. Его первыми читателями, по-видимому, были сирийцы. У него нет, как у Марка, ни объяснений обычаев, ни топографических заметок. Наоборот, у него есть места, которые, не имея смысла в Риме, представляли интерес на Востоке. Таким образом, можно предполагать, что Евангелие от Матфея было составлено тогда, когда Евангелие от Марка, составленное в Риме, достигло Востока. Появилось греческое Евангелие - драгоценная вещь; но люди были поражены пробелами произведения Марка; и его пополнили. Прошло не мало времени прежде, чем получившееся таким образом новое Евангелие достигло обратно Рима. Тем и объясняется, что Лука не встречал его в Риме в 95 году.
Тем же объясняется также и то, что для возвышения значения нового Евангелия, в противовес имени Марка, ему дали более авторитетное имя Матфея. Матфей апостол, иудео-христианин, вел аскетический образ жизни, подобно Иакову, воздерживаясь от мяса, питаясь только овощами и молодыми побегами деревьев. Может быть, его прежнее звание мытаря давало повод думать, что он, имея привычку писать, скорее, чем кто другой, подумал записать события, которых был свидетелем. Конечно, Матфей не был составителем Евангелия, носящего его имя. Апостол умер задолго перед тем, как Евангелие было составлено, и кроме того, само произведение не допускает, чтобы автором его был апостол. Разбираемая нами книга менее всего похожа на произведение очевидца. Если бы наше Евангелие принадлежало перу апостола, то неужели у него была такая плохая основа для общественной жизни Иисуса? Может быть, еврейское Евангелие, при помощи которого автор пополнил Евангелие Марка, носило имя Матфея. Может быть, сборник logiа носил его имя. Так как новое Евангелие получило свой особый характер от вставленных logiа, которые, может быть, в доказательство их правдивости, носили имя апостола, и составители решили сохранить то же имя для обозначения автора Евангелия, приобретшего свое значение, благодаря этим дополнениям. Все это сомнительно. Папий верит, что это, действительно, труд Матфея; но через пятьдесят или шестьдесят лет у него не могло быть достаточно средств разобраться в таком сложном вопросе.
Во всяком случае достоверно, что приписываемое Матфею произведение не пользовалось тем авторитетом, который могло придать ему его имя и не считалось окончательным. Выло сделано еще много подобных же попыток, но не дошедших до нас, самое имя апостола не было достаточной рекомендацией для этого произведения. Мы скоро увидим Луку, который не был апостолом, предпринимающим попытку составить Евангелие, резюмирующее все остальные и делающее их излишними, и в то же время Лука не знал о существовании Евангелия от Матфея.
|
