|
Когда происходит великое явление в религиозном, нравственном, политическом или литературном мире, то следующее поколение чувствует необходимость закрепить воспоминание о достопамятных вещах, происходивших при начале нового движения. Те, которые присутствовали при первом появлении, те которые знали во плоти учителя, в то время как многие другие обожали его только в идее, обыкновенно не расположены к писаниям, уменьшающим их привилегию, имеющим в виду передать всем святую традицию, которую они хранили, как сокровище в своем сердце. И лишь когда начинает грозить опасность, что исчезнут последние свидетели события, начинают беспокоится о будущем и стараются нарисовать образ основателя прочными чертами. По отношению к учению Иисуса наступление времени, в которое обычно пишутся воспоминания последователями, было отдалено тем, что существовала уверенность в близкой кончине мира, уверенность, что апостольское поколение не пройдет без того, чтобы кроткий назарянин не возвратился вечным пастырем своих друзей, а, следовательно, потребность в записи воспоминаний была меньше.
Тысячу раз замечали, что сила памяти находится в противоположности с привычкой к письму. Нам же трудно представить себе, как много могло сохранить устное предание в те времена, когда не рассчитывали ни на свои собственные записки, ни на имеющиеся в руках рукописи. Память человека заменяла книгу, и при помощи ее могли предавать даже те разговоры, при которых не присутствовали. "Клазомениане слышали как Антифон, имевший сношения с неким Пифадором, другом Зенона, вспоминал беседы Сократа с Зеноном и Парменидом, так как он слышал, как их передавали Пифадору. Антифон знал их наизусть и повторял всем желающим". Таково начало Парменидов Платона. Масса лиц, никогда не видавших Иисуса, знали его без помощи книг, почти не меньше его непосредственных учеников. Жизнь Иисуса, хотя и не написанная, была главным содержанием его церкви; его нравоучения постоянно повторялись; по существу символическая часть биографии в виде маленьких рассказов, как бы в отлитой форме, заучивалась наизусть; к числу их, несомненно, принадлежал рассказ о Тайной Вечери. Весьма вероятно, подобными же рассказами передавались и некоторые части Страстей; по крайней мере, согласие четвертого Евангелия с остальными тремя в этих частях жизни Иисуса, дает право так думать.
Еще легче сохранялись моральные изречения Иисуса, составлявшие наиболее существенную часть его учения, их постоянно усердно повторяли про себя. "Около полуночи я всегда просыпаюсь," - говорит Петр в эвионитском сочинении 135 года, - "и сон не возвращается ко мне, вследствие приобретенной привычки повторять про себя слышанные слова моего Господа, для того, чтобы точно их запомнить". Но так как те, которые непосредственно слышали божественные слова, постепенно умирали, и грозила опасность, что много слов и рассказов будут утеряны, то почувствовали необходимость их записать. В разных местах составлялись маленькие сборники, в которых, кроме общих им всех мест, были значительные различия: особенно различались их порядок и расположение. Каждый старался пополнить свою тетрадку, справляясь с другими, и, совершенно естественно, всякое зарождавшееся в общине характерное слово, соответствующее духу Иисуса, схватывалось на лету и помещалось в сборник. По-видимому, апостол Матфей составил один из подобных сборников, который был признан всеми. Однако, сомнение и в этом случае допустимо. Даже вероятнее, что все эти маленькие сборники слов Иисуса оставались анонимными в виде личных заметок и были воспроизведены переписчиками не как произведение отдельных личностей.
Одно из писаний может дать понятие о первом зародыше Евангелий, это Pirke Aboth, собрание изречений знаменитых раввинов со времен ossenes до второго века нашей эры. Подобная книга не могла быть составлена иначе, как путем последовательных дополнений. Развитие буддийских писаний о жизни Сакия-Муни шло тем же путем. Буддийские сутры соответствуют сборникам слов Иисуса; они просто начинаются указаниями вроде следующего: "в это время Бхагават жил в Кравасте и т. д." Повествовательная часть была очень ограничена. Наставления и притчи составляли их главную цель. Целые области буддизма имеют только сутры. У северного буддизма и у исходящих от него ветвей имеются еще книги, вроде Lalita vistara, т. е. полные биографии Сакия-Муни, от его рождения до достижения им окончательного развития. Буддизм Юга не имеет таких биографий, не потому, что они ему неизвестны, а потому, что теологическое учение могло обходиться без них, довольствуясь сутрами.
Когда мы будем говорить об Евангелии Матфея, то найдем возможным приблизительно представить себе вид первых христианских сутр. Это были тетрадки с записанными без большого порядка изречениями и притчами, которые составитель Евангелия от Матфея включил целиком. Еврейский гений всегда отличался в моральных изречениях; в устах Иисуса этот изящный способ выражения достиг совершенства. Ничто не мешает верить тому, что Иисус говорил именно таким образом. Но ограда, согласно выражению Талмуда, охраняющая святое слово, была очень слаба. Подобные сборники имеют свойство разрастаться путем медленного нарастания, причем контуры первоначального ядра никогда не пропадают. Так трактат Eduith, цельная маленькая Мишна, ядро большой Мишны, на котором осадки последовательных слоев кристаллизации преданий ясно видны, представляет собой отдельной целое в большой Мишне. Нагорную проповедь можно рассматривать как eduith'ы Евангелия, то есть как первую искусственную группировку, не мешающую образоваться последующим комбинациям и рассыпаться сшитым тонкой ниткой правилам.
На каком языке были составлены меленькие сборника наречий Иисуса? Эти Perke Jechon, если можно так выразиться? На языке Иисуса, на вульгарном языке Палестины, смеси еврейского с арамейским, который продолжали называть "еврейским" и которому современные ученые дали название "сиро-халдейский", и в этом отношении Pirke-Aboth, может быть, лучше всего дает понятие о первоначальных Евангелиях, несмотря на то, что фигурирующие в этом сборнике раввины, ученые чисто-еврейской школы, говорили языком более близким к еврейскому, чем тот, на котором говорил Иисус. Конечно, законоучители, говорившие по-гречески, переводили его слова как могли и довольно свободно. Это называется Logia Liriaka, "оракулы Господни", ил просто Logia. Сиро-халдейские сборники изречений Иисуса никогда не имели единства, греческие сборники имели еще меньше и были написаны в виде заметок для личного употребления. Невозможно, чтобы весь Иисус, даже мимолетно, был резюмирован в одном нравоучительном рассказе; Евангелие не должно было замыкаться в узкие рамки маленького нравоучительного трактата. Сборник ходячих притчей и правил, как Pirke-Aboth, не изменил бы человечество, если бы и был переполнен наиболее высокими правилами.
В высшей степени характерно для Иисуса то, что для него учение было неразрывно связано с делом. Его уроки заключались в делах, живых символах, неразрывно связанных с его притчами, и, конечно, в древних тетрадках, написанных для укрепления в памяти его поучений, уже были помещены анекдоты и маленькие рассказы. Скоро эти рамки оказались слишком узкими. Изречения Иисуса ничто без его биографии. Биография его была тайна по преимуществу, осуществление идеала мессианизма; тексты пророков находили в ней свое подтверждение. Рассказать жизнь Иисуса, значило подтвердить его мессианство, создать в глазах евреев полную апологию нового движения.
Таким образом, очень рано создались рамки, послужившие своего рода основой всех Евангелий, где действия и слова были перемешаны. Вначале Иоанн Креститель, предтеча царства небесного, извещающий, принимающий и представляющий Иисуса, потом Иисус, приготавливающийся к своей божественной миссии своим удалением в пустыню и исполнением Закона; потом блестящий период общественной жизни: яркое светило царства Божия, Иисус, среди своих учеников сияет мягким умеренным светом пророка, сына Божия. Так как ученики его имели главным образом воспоминания о Галилее, то эта последняя и стала почти единственным театром действия этой прекрасной теофании.
Роль Иерусалима свелась почти к нулю, и Иисус идет туда только за восемь дней до своей смерти. Последние два дня его жизни передаются с часа на час. Накануне своей смерти он празднует Пасху со своими учениками и устанавливает обряд взаимного причащения. Один из учеников изменяет ему; официальные власти иудейства добиваются от римских властей его смерти; он умирает на Голгофе, и его хоронят. На третий день его могила оказывается пустой; он воскрес, и возсел одесную своего Отца. Многих из его учеников посетила его тень, путешествующая между небом и землей.
Начало и конец, как мы видели, были точно установлены. Середина, наоборот, представляла собой хаос анекдотов, без всякой хронологии. Для всей этой части биографии, относящейся к общественной жизни, не было никакого установленного порядка; всякий распределял материал на свой лад. В целом рассказ был тем, что называется "благой вестью", по-еврейски besora, по-гречески - евангелион, намекая на параграф второго Исайи: "Дух Иеговы на мне, ибо Иегова помазал меня благовествовать нищим, послал меня исцелять сокрушенных сердцем, проповедовать пленным освобождение и узникам открытие темниц, проповедовать лето Господне благоприятное и день мщения Бога нашего; утешить всех сетующих". Mebasser, или "евангелисту", предназначалась особая обязанность изложить эту прекрасную историю, которая послужила восемнадцать веков тому назад великим орудием обращения людей и продолжает оставаться величайшей опорой христианства в его борьбе еще и в наши дни.
Материалом служило предание; а предание по своей сущности - мягкий растяжимый материал. К действительным словам Иисуса примешивались слова более или менее предполагаемые. Происходило ли в общине новое событие, или появлялось новое направление, сейчас же себя спрашивали: что бы подумал об этом Иисус; распространялось какое-нибудь выражение, и без всяких затруднений его приписывали Учителю [Видна аналогия с hadith Магомета. Но так как Магомет оставил после себя подлинную книгу, Коран, которая раздавила все своим авторитетом, то законы, которым обыкновенно следуют составители устных преданий, были искажены; hadith не смогли создать священный свод законов. Если бы Иисус написал книгу, евангелисты не существовали бы.]. Таким образом, сборник беспрерывно обогащался и вместе с тем очищался. Устранялись слова, которые слишком живо задевали убеждения того времени или казались опасными. Но сущность оставалась незыблемой. Она, действительно, имела прочное основание. Евангельское предание - это предание церкви Иерусалима, перенесенное в Перею. Евангелие зародилось среди родных Иисуса и есть, до известной степени, создание его непосредственных последователей.
Это и дает право считать образ Иисуса, даваемый Евангелиями, сходным в главных чертах с оригиналом. Эти рассказы - одновременно история и образ. Вследствие присоединения вымысла заключать об отсутствии там достоверного - значило бы впадать в ошибку от излишней боязни ошибки. Если бы мы знали Франциска Асизского только по его книге Conformites, то мы могли бы считать эту последнюю такой же биографией, как биография Будды и Христа, биографией, написанной a priori, чтобы показать осуществление предвзятого типа. Между тем, Франциск Асизский действительно существовал. Али у шиитов превратился бы в совершенно мистическое лицо. Его сыновья Гассан и Госсейн представляли себя в роли легендарного Таммуза. Между тем Али, Гассан и Госсейн - действительно существовавшие лица. Очень часто миф прикрывает историческую биографию. Идеал иногда бывает правдой. Афины дают абсолютную красоту в искусстве, и Афины существуют. Даже лица, принимаемые за символические образы, могли некогда жить во плоти. Все эти истории происходят настолько по образцу, установленному природой вещей, что все они сходны между собой. Бабизм, появившийся в наше время, имеет в своей зарождающейся легенде часть некоторые части, как будто скопированные с жизни Иисуса; тип отрекающегося ученика, подробности страданий и смерти Баба представляются как бы подражанием Евангелия, нисколько не означая, что дело происходило не так, как оно рассказано.
Прибавим, что рядом с идеальными чертами, заключающимися в герое Евангелия, в нем есть и черты времени, расы и индивидуального характера. Этот молодой еврей, одновременно кроткий и страшный, тонкий и повелительный, наивный и глубокий, полный бескорыстного рвения, высочайшей нравственности и пыла экзальтированного человека, существовал на самом деле. Он был бы на месте в картине Бида, с лицом, обрамленным густыми локонами волос. Он был еврей и был самим собой. Потеря сверхъестественного ореола ничем не уменьшала силы его очарования. Новая раса, предоставленная сама себе и освободившаяся от всего, внесенного еврейским влиянием в способ мышления, будет по-прежнему его любить.
Описывая подобную жизнь, конечно, постоянно приходится говорить, подобно Квинту Курцию: Equidem plura transscribo quam credo. С другой стороны, вследствие преувеличенного скептицизма теряется много правды. Для наших умов, ясных и схоластических, различие между реальным сказанием и фиктивным абсолютно. Эпическая поэма, героический рассказ, в котором гомериды, трубадуры, антары и консисторы чувствовали себя легко и свободно, превращаются в поэзию Лукана и Вольтера, в театральные произведения, которые не обманывают никого. Для успеха подобных сказаний необходимо, чтобы слушатель их принял; но достаточно, если автор признает их возможными. Писатели жизни святых и агадисты не могут быть названы обманщиками, так же, как и авторы гомерических поэм, как и христианин из Труа. Одна из существенных черт настроения тех, которые действительно создают плодотворные мифы, это полная беззаботность по отношению к фактической правде. Агадист ответил бы улыбкой на наш простодушный вопрос: "правда ли то, что ты рассказываешь?" В подобном настроении духа заботятся только о том, как бы вложить доктрину и выразить чувство. Дух все; буквальная точность неважна. Объективная любознательность, стремящаяся к единственной цели - знать насколько возможно точно, как в действительности происходят события, вещь почти беспримерная на Востоке.
Как жизнь Будды в Индии была отчасти написана вперед, так и жизнь еврейского Мессии была намечена заранее; можно было сказать, что он должен был делать и что он должен был совершить. Его тип до известной степени был как бы изваян пророками, и не подозревавший этого, благодаря толкованиям, относившим к Мессии все, что касалось туманного идеала, тогда как у христиан чаще всего господствовал обратный прием. Читая пророков и в особенности пророков конца изгнания, второго Исайю и Захарию, они находили Иисуса в каждой строке. "Ликуй от радости, дщерь Сиона, торжествуй, дщерь Иерусалима: се Царь твой грядет к тебе, праведный и спасающий, кроткий, сидящий на молодом осле, сын подъяремной". Этот царь нищих был Иисус; им казалось, что они припоминают одно обстоятельство, при котором они выполнят указанное пророчество. "Камень, который отвергли строители, сделался главою угла", читают они в псалме. "И будет он освящением и камнем преткновения, скалою соблазна для обоих домов Израиля, петлей и сетью для жителя Иерусалима, и многие из низ преткнуться и упадут", читают они у Исайи. "Вот это он!" - замечают они. Особенно страстно обдумывались обстоятельства Страстей с целью найти там символ. Все, что происходило с часу на час в этой ужасной драме, оказывалось выполнением какого-нибудь текста, обозначением какой-нибудь тайны. Вспоминали, что он не хотел выпить масла, что его голени не были раздроблены, что по поводу его платья тянули жребий. Пророки все это предсказали. Иуда и его серебряники (действительные или предполагаемые) приводили к аналогичным сближениям. Вся древняя история народа Божия являлась как бы моделью, с которой копировали. Моисей и Илья своим светозарным появлением вызывали представления вознесения славы. Все античные теофании происходили на вершинах [Синай, Мория, Теу-прозопон (Фануель) в Финикии и т. д.]; Иисус открывал себя главным образом на горах, преобразился на горе Фавор [Имя Фавор исчезло в греческих Евангелиях. Оно снова появилось в преданиях, начиная с IV века.]. Не останавливаясь даже перед тем, что мы назвали бы нелепостью: "Я позвал своего сына из Египта", - говорит Иегова, но христианская фантазия применила это к Иисусу, и его ребенком переносят в Египет. При помощи еще более слабого толкования нашли, что рождение Иисуса в Назарете было исполнением пророчества.
Все сплетение жизни Иисуса - преднамеренное дело, род нечеловеческого устройства, предназначенного для осуществления целой серии текстов, считавшихся относящихся к нему. Этот род толкований, называемых евреями мидрам, при котором все экивоки, всякое сочетание слов, букв и смысла принимаются во внимание. Старые библейские тексты не представляли для евреев того времени, как для нас, исторически литературного целого, а волшебную книгу, из которой можно было получать всевозможные указания судьбы, образы и заключения. Настоящий смысл для подобных толкований не существовал; приближались уже к химерам каббалистов, для которых священный текст являлся собранием букв. Бесполезно упоминать, что вся эта работа проводилась безлично, в некотором роде анонимно. Легенды, мифы, народные песни, пословицы, исторические слова, характерные сплетни партии, - все это работа великого обманщика, имя которому - толпа. Несомненно, всякая легенда, всякая пословица и всякое остроумное слово имеют отца, но отца неизвестного. Кто-нибудь скажет слово, тысячи его повторяют, полируют, обостряют; даже тот, который его сказал, был не более как истолкователь всех.
|
