Ренан Эрнест. Евангелия и второе поколение христианства.

Глава 18. Эфес - Старость Иоанна - Керинф - Доцетизм

 

      Облако сомнения, которое все прикрывает в этой истории, превращается в темную тучу, когда дело касается Эфеса и глухих страстей, клокотавших в нем. Мы уже признали вероятным распространенное мнение, согласно которому апостол Иоанн пережил большинство учеников Иисуса, спасшись от бурь Рима и Иудеи и укрывшись в Эфесе, где он жил до глубокой старости, окруженный уважением всех церквей Азии. Утверждение Иринея, очевидно, по Поликарпу, - что старый апостол жил до правления Траяна, по нашему мнению, должно быть принято во внимание. Если эти факты действительно верны, то они должны были иметь большие последствия. Воспоминания о мучениях, которые Иоанн должен был вынести в Риме, делали его еще при жизни мучеником и в этом отношении ставили его на один уровень с его братом Иаковом. Сближая слова Иисуса о том, что поколение, слушавшее его, не пройдет, пока он не появится в облаках, с преклонным возрастом, достигнутым этим единственным из всех апостолов Иисуса, пришли к логическому заключению, что этот ученик не умрет, т. е. увидит создание царства Божия, не пройдя через смерть. Иоанн рассказывал или давал повод думать, что воскресший Иисус по этому поводу имел загадочный разговор с Петром. Все это придавало Иоанну еще при жизни Иисуса ореол чудесности. Легенда о нем стала создаваться раньше его смерти.
      Старый апостол в свои последние годы, окруженный таинственностью, пользовался большим уважением. Ему приписывали чудеса и даже воскресение мертвых. Круг учеников группировался около него. Что происходило в этом интимном кружке? Какие предания там вырабатывались? Что рассказывал старик? Не смягчилась ли в его последние дни сильная антипатия, которую он всегда питал к ученикам Павла? Не старался ли он в своих рассказах, как не раз случалось и при жизни Иисуса, приписывать себе первое место около своего учителя и ставить себя возможно ближе к его сердцу? Не бродили ли уже некоторые из тех доктрин, которые впоследствии выдавались за иоаннические, и не обсуждались ли они между утомленным старым учителем и молодыми учениками, искавшими нового и старавшимися убедить старика, что ему всегда принадлежали те идеи, которые они старались ему внушить? Мы не знаем, и в этом заключается одна из главных трудностей разъяснения происхождения христианства. На этот раз причиной является не только неясность и преувеличенность легенд. По всей вероятности, в обманчивой церкви Эфеса существовало предвзятое желание скрывать и подделывать с благочестивой целью, что сильно затруднило дело критики в разборе этих спутанных обстоятельств.
      Филон, около того времени, когда еще был жив Иисус, развил некоторого рода философию иудаизма, хотя и подготовленную идеями предыдущих мыслителей Израиля, но только под его пером принявшую окончательную форму. Основанием этой философии служит род абстрактной метафизики, вводящей в единое Божество разные ипостаси, делающей из божественного Разума (по-гречески logos, по сиро-халдейски memera) нечто вроде основы, отдельной от Вечного Отца. Египет и Финикия были уже знакомы с подобной двойственностью того же Бога. Впоследствии герметические книги основали теологию ипостаси и философию, параллельную христианству. Иисус, по-видимому, оставался вне этих идей, которые, если он знал их, не должны были представляться очаровательными его поэтической фантазии и его любящему сердцу. Наоборот, его школа должна была быть осаждаема ими: Аполлос не был чужд этой идеи; святой Павел в последнее время своей жизни, очевидно, был озабочен этим. Апокалипсис дает своему торжествующему Мессии таинственное имя Δόγος του θεο. Иудео-христианство, верное духу ортодоксального иудаизма, допускало в свою среду эти идеи в очень ограниченном количестве. Но когда все сирийские церкви стали все более и более отрываться от иудаизма, прилив этого нового духа стал совершаться с неотразимой силой. Иисус, который сначала был для большинства своих последователей не более, как пророк, сын Бога, в котором наиболее экзальтированные видели Мессию или сына человеческого, которого псевдо-Даниил изобразил, как блестящий центр будущих явлений, превратился теперь в Логос, в Разум, в Слово Бога. Эфес, по-видимому, тот пункт, в котором подобный взгляд на роль Иисуса получил начало и откуда он распространился по всему христианскому миру.
      В действительности, предание не одному апостолу Иоанну приписывает торжественное объявление нового догмата. Предание передает нам, что в среде, окружавшей Иоанна, эта доктрина вызывала бури, колебала верования, вела к расколам и к отлучению от церкви. Около того времени, о котором мы теперь говорим, стал появляться в Эфесе из Александрии человек, игравший роль второго Аполлоса и который, по-видимому, на расстоянии одного поколения имел с последним много связи. Мы говорим о Керинфе, которого некоторые называли Меринфом. Неизвестно, что скрывалось за этим различием имен. Как и Аполлос, Керинф по рождению был еврей, еще до знакомства с христианством проникнутый иудео-александрийской философией. Он принял веру в Иисуса совсем иным образом, нежели добродушные израильтяне, думавшие, что царство Божие осуществилось в идиллии Назарета, или как благочестивые язычники, привлекаемые таинственным инстинктом к этому смягченному иудаизму. К тому же, его ум, по-видимому, был неустановившимся, и он охотно перескакивал из одной крайности в другую. Его взгляды то приближаются ко взглядам эвионитов, то они уклоняются к миленаризму; то витают в гностицизме и представляют сходство с мыслями Филона. Творец мира и автор еврейского закона, Бог Израиля, не вечный Бог; это был ангел, нечто вроде первичной творящей силы, подчиненной великому, всемогущему Богу. Дух этого великого Бога был долго неизвестен миру и, наконец, открыт только Иисусу. Евангелием Керинфа было Евангелие Евреев, несомненно переведенное на греческий. Наиболее характерным в этом Евангелии является рассказ о крещении Иисуса, согласно которому божественный дух, дух пророческий, в момент крещения снизошел на Иисуса и низвел его в сан, которого он не имел раньше. Керинф думал, что до своего крещения Иисус был обыкновенным человеком, хотя и наиболее праведным и мудрым из людей; но при крещении дух всемогущего Бога поселился в нем. Назначение Иисуса, сделавшегося, таким образом, Христом, заключалось в том, чтобы открыть высшего Бога людям при помощи проповедей и чудес; но он считал неверным взгляд, согласно которому Христос пострадал на кресте; до начала Страстей, Христос, нечувствительный по природе, отделился от человека Иисуса; этот последний один был распят, умер и воскрес. В других случаях Керинф отрицал и самое воскресение, он утверждал, что Иисус воскреснет вместе со всем миром в день суда.
      Это та доктрина, которую мы уже встречали в зародыше во многих семьях эвионитов, пропаганда которых происходила в Азии, за Иорданом, - доктрина, которую через пятьдесят лет Маркион и гностики с большей живостью опять восприняли; она представлялась для христианской совести величайшим соблазном. Отделяя Иисуса от фантастического существа, называемого Христом, она разделяла личность Иисуса, отнимала всю индивидуальность у наилучшей части его общественной жизни, так как, согласно ей, Христос находился в Иисусе, как нечто постороннее ему и безличное. Понятно, что в особенности друзья Иисуса, которые его видели и любили ребенком, молодым человеком, мучеником, трупом, были возмущены. Их воспоминания представляли Иисуса одинаково приятным, одинаково божественным во всякое время. Они хотели, чтобы его признали и почитали всего целиком. По-видимому, Иоанн с негодованием отвергал доктрины Керинфа. Его верность и любовь с детства к Иисусу только одни могли оправдывать те проявления фанатизма, которые ему приписывают и которые, однако, не противоречили его обычному характеру. Однажды, входя в Эфесе в бани и увидя Керинфа, он воскликнул: "бежим, здание обрушится, так как Керинф, враг правды, здесь". Подобная пламенная ненависть - продукт сектантства. Его любит сильно, ненавидит сильно. Повсюду трудность согласить две роли Иисуса, совместить в существовании одного человека мудреца и Христа порождало фантазии, аналогичные той, которая вызывала такой сильный гнев у Иоанна. Доцетизм был, если можно так выразиться, ересью того времени. Многие не допускали мысли, что Христос мог быть распят и погребен. Одни, как Керинф, признавали некоторого рода перемежающийся характер божественной роли Иисуса. Другие предполагали, что тело Иисуса было прозрачно, что его материальная жизнь, особенно его страдания, были ничем иным, как видением. Эти фантазии являлись результатом господствовавшего в ту эпоху мнения, что материя есть падение, унижение духа, что материальное проявление понижение идеи. Таким образом, евангельская история испарялась во что-то неосязаемое. Интересно, что исламизм, оказывающийся некоторого рода арабским продолжением иудео-христианства, воспринял эту идею об Иисусе. В особенности в Иерусалиме мусульмане всегда абсолютно отрицали, что Иса умер на Голгофе; они утверждали, что вместо него распяли кого-нибудь другого, на него похожего. Предполагаемое место вознесения, Масличная гора, по мнению шейхов, настоящее святое место Иерусалима, связанное с Иса; так как там Мессия, чуждый страданиям, рожденный святым дыханием, а не телом, в последний раз явился в том виде, который он себе выбрал. Как бы ни было, но Керинф в христианском предании стал чем-то вроде Симона-волхва: почти сказочной личностью, типичным представителем доцетического христианства, собратом эвионитов-иудео-христиан. Как Симон-волхв был заклятым врагом Петра, так Керинфа представляют отчаянным противником Павла. Его приравнивали к Эвиону; и скоро привыкли не отделять его от последнего и, как Эвион явился абстрактным олицетворением иудео-христиан, говорящих по-еврейски, так Керинф стал нарицательным словом для обозначения иудео-христиан, говорящих по-гречески. Говорили так: "кто осмелился упрекать Петра в том, что оп принял язычников в церковь? Кто осыпал Павла оскорблениями? Кто вызвал мятеж против необрезанного Тита? Это Эвион, это Керинф". Взятые буквально эти фразы означали бы нелепость, так как заставляли предполагать, что Керинф играл роль в Иерусалиме в первые годы образования церкви. Так как Керинф не оставил воспоминаний, то церковное предание во всем, что касается его, прибавляло к одной неточности другую. Во всем этом сплетении противоречий есть только одно слово правды. Керинф, действительно, был первым еретиком, автором доктрины, превратившейся в сухую ветвь на великом дереве христианского учения. Борясь с ним и отрицая его, христианская церковь сделала наибольший из всех предыдущих шаг в сторону установления правоверия.
      Благодаря этим раздорам и противоречиям, христианская теология развилась. Личность Иисуса и странные комбинации человека с божеством, которые вынуждены были придумывать, послужили основой для ее теории. Далее мы увидим гностицизм зарождающимся, благодаря течению идей вполне подобных, и в свою очередь стремящимся разделить единство Христа; но ортодоксальная церковь останется твердой в отрицании подобных измышлений; существование христианства, основанного на реальности личных действий Иисуса, зависело от этого.
      Иоанн, несомненно, имел утешение при виде этих заблуждений, плодов духа, чуждого галилейской традиции, в верности и преданности окружавших его учеников. На первом плане был молодой азиат, по имени Поликарп, имевший всего около тридцати лет в период крайней старости Иоанна и который, по-видимому, уверовал в Христа еще в детстве. Крайнее уважение, с которым он относился к апостолу, побуждало его смотреть на Иоанна любопытными глазами юноши, в которых все увеличивается и преображается. Живой образ старца запечатлелся в его уме. И всю свою жизнь он говорил о нем, как о небесном видении. Главная его деятельность была в Смирне, и нет ничего невероятного в том, что Иоанн послал его туда стать во главе уже древней церкви, как то утверждает Ириней.
      Благодаря Поликарпу, воспоминания об Иоанне в Азии, a оттуда в Лионе и Галлии стали живой традицией. Во всем, что говорил Поликарп о Господе, о его доктрине, о его чудесах, он ссылается на личных свидетелей жизни Иисуса. Он обыкновенно выражался так: "это я слышал от апостолов". "Я, которого наставляли апостолы и который жил вместе со многими, видевшими Христа... и т. д. Способ Поликарпа выражаться давал повод думать, что он, кроме Иоанна, знал еще других апостолов, например, святого Филиппа. Но гораздо вероятнее, что здесь некоторая гипербола. Выражение "апостолы", несомненно, означало Иоанна, которого к тому же могли сопровождать некоторые галилейские ученики, нам неизвестные. Можно также понимать под этим, если угодно, пресвитера Иоанна и Аристиона, которые, согласно некоторым текстам, были непосредственными учениками Господа. Что же касается Кая, Диотрефа, Димитрия и благочестивой Кирии, о которых послание Presbyteros'a говорит, как о членах кружка эфесян, то было бы рискованно очень много останавливаться на этих именах и обсуждать существа, которые, как говорит Талмуд, "никогда не были созданы", а обязаны были своим существованием только искусству подделывателя или, как Кирия, недоразумениям.
      Ничего нет более сомнительного, как все то, что относится к этому одноименному с апостолом Presbyteros Ioannes, бывшему приближенным Иоанна в его последние годы, который, согласно преданиям, наследовал ему в управлении церковью Эфеса. Его существование, однако, представляется вероятным. Титул пресвитер могло быть название, которым его отличали от апостола. После смерти апостола его еще долго могли называть только пресвитер, опуская его собственное имя. Аристион, которого весьма древние сведения помещают рядом с пресвитером, как весьма авторитетного хранителя преданий и которого смирнская церковь также приписывает себе, тоже загадка. Все, что можно о нем сказать, это то, что в Эфесе около конца первого века была группа лиц, выдававших себя за последних непосредственных свидетелей жизни Иисуса. Папий их знал или, по крайней мере, близко с ними соприкасался и собрал их предания.
      Далее мы увидим, что Евангелие совершенно в новой редакции вышло из этого маленького кружка, который, по-видимому, приобрел доверие старого апостола и считал себя вправе говорить от его имени. He постарался ли кто-нибудь из учеников, окружавших и как бы овладевших старостью Иоанна, использовать богатую сокровищницу, бывшую в его распоряжении? Так могли думать; мы сами одно время к этому склонялись, но теперь мы считаем более вероятным, что ни одна из глав Евангелия, носящего имя Иоанна, не была написана ни им самим и никем из его учеников при его жизни. Но мы продолжаем верить, что Иоанн имел свою особенную манеру рассказывать жизнь Иисуса, вполне несходную с первоначальными рассказами в Ватанее, в некоторых отношениях более совершенную и в особенности в том, что касается жизни Иисуса в Иерусалиме, представлявшую большее развитие. Мы думаем, что апостол Иоанн, который имел характер довольно себялюбивый и еще при жизни Иисуса вместе со своим братом рассчитывавший на первое время в царстве Божием, приписывал себе то же место и в своих рассказах. Если он читал Евангелие Марка и Луки, что весьма вероятно, он должен был убедиться, что там недостаточно говорят о нем и приписываемая ему этими евангелистами роль не соответствует той, которую он играл в действительности. Ему хотелось, чтобы знали о том, что он был особо любимый ученик Иисуса и играл первую роль в евангельской драме. При своем старческом тщеславии он приписывал себе главное значение. Его длинные истории часто имели целью желание изобразить себя любимым учеником Иисуса, который только один в торжественные минуты склонял свою голову к его сердцу, которому Иисус доверил свою мать и что во многих случаях, в которых первую роль приписывают Петру, она в действительности принадлежала ему, Иоанну. Его глубокая старость давала повод к разным размышлениям, его долголетие принимали за небесное знамение. Так как окружавшая его среда не отличалась безупречной добросовестностью и, может быть, была не лишена некоторой доли шарлатанства, то можно себе представить, какие странные измышления бродили в этом гнезде благочестивых интриг вокруг старца, уже ослабевшего умом и находившегося в полном распоряжении тех, которые его окружали.
      Иоанн оставался до конца вполне евреем, соблюдая закон во всей его строгости; сомнительно, чтобы Иоанн понимал начавшие уже распространяться трансцендентальные теории о тождестве Ииcyса и Логоса; но, как всегда случается в школах, где учитель уже слишком стар, школа шла своей дорогой, прикрываясь только его именем. По-видимому, Иоанн был предназначен для того, чтобы им пользовались авторы поддельной литературы. Мы уже видели все, что представляется сомнительным в происхождении Апокалипсиса; почти столько же можно привести одинаковой серьезности возражений, как против подлинности этой книги, так и против гипотезы, объявляющей ее апокрифом. Что можно сказать о другом странном явлении, о том, что целая ветвь церковных преданий, александрийская школа, не только отрицала, что автор Апокалипсиса Иоанн, но даже приписывала это произведение его противнику Керинфу? Мы скоро увидим, что подобные же экивоки окружают и другую серию иоаннических писаний, появившихся немного позже. Ясно одно, Иоанн не мог быть автором обеих приписываемых ему серий трудов. Может быть, ни одна из серий не принадлежит ему, но, наверное, обе вместе не могут принадлежать ему.
      Произошло сильное волнение в день, когда умер апостол, который в течение многих лет представлял собой всю христианскую традицию и непосредственную связь с Иисусом и зачатками христианства. Все столпы церкви исчезли. Тот, которому, согласно распространенному мнению, Иисус обещал бессмертие до своего возвращения, сошел в могилу. Это было тяжелое разочарование. Приходилось искать оправдания пророчеству Иисуса и прибегать к разным изощрениям. Неправда, говорили друзья Иоанна, что Иисус объявил своему любимому апостолу, что он будет жить до его возвращения. Он сказал апостолу только: "если я хочу, чтобы он пребыл, пока приду, что тебе до того?". Туманная фраза, дававшая повод к разным толкованиям и позволявшая думать, что Иоанн, подобно Еноху, Илье и Ездре, будет жить до возвращения Христа. Во всяком случае это было торжественное событие. Никто уже больше не мог сказать: "я его видел". Иисус и первые годы церкви Иерусалима терялись в сумрачной дали. Главное значение перешло к тем, которые знали апостолов, к Марку и Луке, ученикам Петра и Павла, к дочерям Филиппа, продолжательницам его чудесных даров. Поликарп всю свою жизнь ссылавшийся на свою связь с Иоанном. Аристион и Presbyteros Johannes, жившие теми же воспоминаниями, те, кто имели возможность видеть Петра, Андрея, Фому, приобретали важное значение в глазах людей, желавших знать правду о появлении Христа. Книгам, как мы уже говорили двадцать раз, придавалось мало значения. Устное предание было все. Передача учения и передача апостольских прав представлялись как бы связанными с некоторого рода уполномочиванием, посвящением в духовный сан, освящением, первоисточником чего был апостольский состав. Вскоре каждая церковь хотела доказать, что в ней существует непрерывная цепь людей, следовавших один за другим со времен апостольских. Церковное старшинство, представлявшееся чем-то вроде непосредственной передачи духовной власти, не могло иметь перерывов. Таким образом, идея церковной иерархии сделала быстрые успехи. Каждый день епископат укреплялся.
      Могила Иоанна девяносто лет спустя еще показывалась в Эфесе. Возможно, что этот почитаемый памятник помещался в базилике, ставшей знаменитой и которая находилась на том месте, где теперь расположена современная цитадель Aia-Solouk. Рядом с могилой апостола находилась в третьем веке другая могила, которую приписывали лицу, называемому Иоанном, что должно было вести часто к путаницам. Мы об этом будем еще говорить.

 

К оглавлению

Hosted by uCoz